Подводный мир

[Жменька]

Позволю себе сюда выложить начало своего мега-творчества, а то что-то застопорилось (видать, грядки мешают). Критика и советы принимаются. Развитие темы тоже было бы интересно, кто как видит, но, безусловно, конечный итог оставлю за собой. Возможно, ближе к осени.

 

[Жменька]

Мы живём в подводном мире. Когда-то всё было совсем иначе. Сверху воздух, снизу вода, а посередине мы - важные, самоуверенные, спесивые. У нас была Цивилизация, как мы гордо её называли, мы считали весь прочий мир лишь ресурсом, который обязан нас снабжать всем необходимым (и побыстрее! побыстрее!!), и жили не задумываясь о том, что же будет, когда ресурс закончится.

Но природа не стала ждать этого. Природа... Согласно нашим учёным, мир был почти статичен, изменения в нём происходили миллионы и миллиарды лет. Потому, когда вдруг над нами стала вода, как твердь, на высоте всего в несколько сотен метров, первыми линчевали учёных. Всех подряд, даже гуманитариев. Ибо нефиг.

Всё встало - нет связи, нет транспорта, нет лекарств. Что там было в больших городах, можно судить лишь по слухам, но кто поверит сумасшедшим, чудом вырвавшимся из ада? Городок, где жил я всю свою жизнь, как и многие сотни других городков, в общем-то, оказался в относительном выигрыше. Ведь здесь почти у каждого был свой огород, воду брали из колодцев, а дойти до больницы или почты можно и пешком. Правда, на почту уже давно никто не ходит, ведь ни пенсий, ни писем нет. Откуда бы им взяться? Ведь и страны нет. Только сверху, как огромные живые дирижабли, проплывают здоровенные рыбины, плавно помахивая хвостом.

Повсеместный туман, как ни странно, понравился растениям, и даже несмотря на не слишком высокую температуру, градусов пятнадцать, наверное, всё стало расти как на дрожжах. Впрочем, плесени это тоже понравилось, и если не консервировать или не съедать сразу же, вся еда очень быстро портится. Я слышал, что океанов больше нет, вся солёная вода теперь наверху. Что ж, после того, что произошло, я готов поверить и в это, да только что мне даст новое знание?

Моя новая работа - конденсатор. Я конденсирую туман на разных поверхностях (лучше всего подходят женские колготки, кстати!), получая питьевую воду. Думаете, лёгкая работёнка? Как бы не так! Всего за последний месяц на мою ферму было уже пять нападений, и если бы не соседи, которым я воду даю бесплатно до трёх вёдер в день, мне бы не отбиться. А чтобы довезти воду до магазинов, приходится одеваться, как средневековому рыцарю, в латы, потому что дураков полно, все пытаются взять чужое бесплатно.

Деньги, конечно, нынче не в цене. Бартер процветает. У меня, например, сейчас полные подвалы женских прокладок. Я не знаю, зачем и когда они мне пригодятся, и уж точно для себя я их использовать не буду, но как товар на обмен они вполне подойдут. А я от таких сделок не отказываюсь. Мясом меня обеспечивают соседи же. Силки умели ставить ещё их отцы и деды. И вот сварю я себе кляклых макаронов, плюхну туда жареную тетёрку (тушка так себе, жестковата), налью стакан чистой воды... Богач!

В городах, поговаривают, люди людоедничали на каком-то этапе, а потом сходили с ума. Жизнь в роскоши отучила их трезво мыслить, и когда всё вокруг рухнуло буквально в считанные часы, многие из них сломались. Но то, что было в мегаполисах, всегда принималось за сказку, и до подводного мира, и после. Так что я не верю в россказни. Каждый человек всегда имеет право на выбор. Даже если это выбор между голодной смертью и людоедством, не всякий выберет второе, я уверен. Хотя, как судить? Были бы у меня дети, возможно, я бы за них перегрыз глотку любому. А, может, и нет. Это бесполезные рассуждения, теоретизирования. На них нельзя тратить ни времени, ни сил.

Что сейчас является моей целью в жизни? А что являлось раньше? Так же - сиюминутные потребности, возможно, с небольшим прицелом на будущее. Новая тачка, плазма, планшетник. Чтоб на джинсах лейблы, а куртка из натуральной кожи. И чтоб в отпуск можно было в Турляндию скатать. Я не успел. Где теперь та Турляндия? Существует ли вообще? Неведомо. Мир сузился до велосипедных прогулок - не дальше 30 километров в одну сторону, чтобы успеть вернуться засветло.

Вот и сейчас, кручусь-верчусь, нашёл неплохой бизнес, всегда при вещах и еде, думаю, может, ещё расширить производство, но тут на днях ко мне забредает (а дом мой как бы на краю стоит, можно из ниоткуда, то есть из тумана, в него выйти) непонятный какой-то мужик, и просит Христа ради ... не воды, нет, книжку какую почитать. Интеллигент, что ли, недобитый? Ну, в общем, была у меня книженция какая-то, ещё со школьных времён. "Преступление и наказание" Достоевского. Уж и не знаю, почему я ему её отдал, обычно я не жалую посторонних. А тут пошёл, порылся в ненужном старье, откопал, отряхнул от пыли и паутины, и протянул этому чудаку.

Он как её увидел, руки затряслись, слёзы, натурально, из глаз закапали. К сердцу прижимает, шепчет: "Спасибо, я вам верну, верну!". А сам аж захлёбывается от нежности. Детей своих не каждый к себе так прижмёт, а тут - книжку, рухлядь. И самое главное, что меня поразило, что он с этой книжкой, торопливо так попрощавшись со мной, взял и нырнул обратно в туман, понимаете? Туда никто не ходит, я защищён туманом лучше, чем всеми крепостными стенами вместе взятыми. А он взял - и в никуда ушёл. Просто так, будто и нет его, тумана этого.

Я, конечно, продолжал своим делом заниматься, отбивался от нападений, отвозил товар покупателю, складывал наменянное, чинил прохудившееся, готовил себе еду. Но ни на минуту, уж поверьте, у меня из головы этот мужик не вылезал. Я знал, чувствовал, что уж если он пообещал вернуть книгу, то придёт с ней обязательно, даже если через год. И потому я ждал. Ждал, чтобы задать свои вопросы. Готов был даже накормить его. Даже, что и говорить, напоить свежей водой. Только бы пришёл поскорее.

А тем временем сортировал в своей голове всё услышанное и увиденное за последние пару лет, с того самого Дня Переворота. Может, потому я и стал тут всё это записывать, потому что нет у меня привычки в голове держать такой объём информации, а тут - вона, понадобилось. И, главное, я почему-то знал, что он сможет мне ответить если не на все, то на многие вопросы. Потому и надеялся.

Он пришёл через неделю, под самый вечер, когда уже смеркалось, и соседские собаки начали свой жуткий вой. Всё живое перед ночью теперь трепетало и ужасалось, в том числе и люди. Сначала начинали выть собаки, потом, если у кого оставались коровы и козы, те мычали, причём каким-то страшным, тоскливым мычанием и блением. Петухи вроде как не кукарекали, а пели последнюю песню. Затем доносился такой же тоскливый вой и гул из лесов и полей, всё это перемешивалось и буквально сводило с ума. Люди зажимали уши, прятались в дома, но нигде не было спасения от этого ужаса. И так каждый день, и так уже почти два года. Не удивлюсь, если многие умерли только от этой ежевечерней пытки.

И вот я, тоже не самый храбрый среди храбрецов, торопился закончить все дела на улице до вечера, чтобы забежать в дом, наглухо задраить окна и двери, спуститься в подпол и зарыться в перины и подушки. Но замешкался, начал нервничать, и порвал провод от банок, которые бренчали, если вдруг кто прошёл без спроса, то есть ослабил первую линию обороны, а этого допустить было нельзя. Дрожащими руками я скручивал обрыв, и тут завыли собаки. Нутро у меня заныло, зубы свело, из глаз потекли сами собой слёзы. Но проволоку надо было скрепить, и несмотря на ужас, который выворачивал меня наизнанку, я терзал и терзал обрыв.

И тут появился он, недавний знакомец. Точно так же, как и в прошлый раз, он вышел из тумана, довольно бодрой походкой подошёл ко мне, сказал что-то вроде: "Ну и весело тут у вас!", а потом взглянул мне в лицо, и тут же, положив книгу на землю, отобрал у меня проволоку.- Дайте-ка я вам помогу, - сказал он, и в два движения сделал то, что я пытался сделать последние несколько минут. Но мне было уже так плохо, что ни о какой благодарности речи не шло. Меня выворачивало винтом, рот корёжился, пальцы скрючились, и я понимал, что сейчас начну выть в тон собакам, а уж что потом будет - одному Богу известно, да и то, если он всё ещё есть на этом свете.

- Да что ж это вы так,.. - проговорил мужик, подхватил меня под мышки и поволок в сторону дома. Книга осталась лежать на земле, а он про неё даже и не вспомнил, хотя в прошлый раз так прижимал к сердцу. Последнее, что я запомнил, пока не потерял сознание, это запах озона, исходивший, кажется, даже не от одежды, а от самого этого странного типа. Но тут у меня в голове взорвалась какая-то красная бомба, и я отключился.

 

[Жменька]

Сначала в моё сознание проникли какие-то давно забытые запахи, потом к ним добавились звуки. Сначала смутные, потом они как-то сложились в общую картину, и я попытался открыть глаза, чтобы проверить свою невероятную догадку. Но глаза не открывались. Они горели огнём, и когда я осторожно пощупал веки, понял, что вместо глаз у меня сейчас два распухших синяка.

- У вас какая-то странная реакция на собачий вой этот, - раздался голос давешнего моего спасителя. - Прямо волдыри по всему телу, глаза распухли. Вы бредили тут долго, покуда я не затопил печку.
- Что вы сделали? - не понял я.
- Печку затопил. Тоже странно, вы что, давно её не протапливали? Так тяжело расходилась...
Я приподнялся на локтях, несмотря на ноющую боль во всём теле.
- Я печку растопить не мог с тех пор, как всё перевернулось, как ни пытался. Как вам это удалось?
- Да трудновато удалось, но теперь-то я понимаю, почему. Так долго не топить! А как же вы еду готовили?
- На газовой плитке, разумеется.
- Но у вас там всё поломано, огонь так и пылает, как же вы...
- Да какая разница уже, - махнул я устало рукой и задал волнующий меня вопрос. - Чем так пахнет у вас?
- Да я супу сварил, хотя у вас тут с запасами не очень, конечно. Но на похлёбку наскрёб вполне. Я вам книжку принёс! - добавил он после некоторой паузы.

Суп! Суп в печке! Вот что взорвало мой мозг окончательно. Я откинулся обратно на подушку. В ушах звенело, глаза по прежнему не открывались. И тут я услышал самый сладостный звук за прошедшие несколько лет. Звук ложки о тарелку, в которую уже был налит суп. Раньше, когда я возвращался домой с работы, летом из открытых окон я часто слышал, как разливают первое по тарелкам, и вот то самое воспоминание меня обожгло огнём. Жарко, сухо, лето, зелень, запылённая листва, открытые окна чужих домов, обед в семье. Всё то, что сейчас не найти ни за какие деньги, даже если бы они были в ходу.

- Вы присядьте, я вас парой ложек накормлю, да побегу уже, мне ж далеко идти ещё, - сказал этот странный человек, и я снова очнулся, снова поднялся на локтях и послушно раскрыл рот.

Похлёбка, наверное, в прежние года была бы весьма посредственной, даже бедной. Но сейчас это была фантастика. Откуда он взял мясной бульон, я понять не мог. Крупа, да, у меня водилась. Я был богат. А ещё я умудрился распознать морковку. Морковку! В супе!! Мой организм настолько был потрясён первой же ложкой супа, что из моих воспалённых глаз потекли слёзы. Я плакал, как ребёнок, от того, что ем суп, что меня кормят с ложки, и что в моём доме протоплена печка. Я размазывал слёзы и сопли по лицу и плакал, не забывая при этом послушно открывать рот для новой порции. Но отвыкнув от полноценной еды, я вскоре пресытился настолько, что уснул, погрузившись в какое-то бессознательное забытие, наверняка исцеляющее меня, я был в этом абсолютно уверен.

Разбудили меня звякающие и брякающие звуки во дворе моего дома. Сигнализацию я либо проспал, либо кто-то её обошёл. Моего кормильца в доме не было, так что, возможно, это был и он, ведь кто ещё так откровенно стал бы в моём дворе хозяйничать. Я встал с кровати, неожиданно ощутив какую-то пружинящую силу во всём теле. Как будто лет десять сбросил. Не было и следов волдырей, глаза совершенно не болели и не зудели. Я бесшумно подошёл к окну и посмотрел через щель ставен. Нет, это был не давешний мужик, а мой сосед, Виталя, деловито перебирающий всякую утварь из моего сарая. Интересненько! Это он что, уже мой скарб прибрал? Сколько же я проспал?

- Виталя! - окликнул я его, приотворив входную дверь, а она у меня без скрипа открывается, спасибо барсучьему жиру. - Что же ты без спроса по чужим дворам шастаешь?

На его реакцию стоило посмотреть. Он поскочил вертикально вверх чуть не на метр, одновременно взвизгнув, как курсистка при виде мыши, и отбрасывая от себя большой металлический чан, в который я собирал воду. Учитывая, что Виталя был здоровенным амбалом под два метра ростом, и даже последние годы лишений не сделали его худым (хотя, безусловно, он порядочно сбросил), этот прыжок был достоин восхищения.

- Серё-ё-ёга! - дрожащим голосом протянул Виталя, приземлившись. - Ну, ты меня напугал!
- Да неужто? - я открыл дверь полностью и встал в дверном проходе.
- Я тут это... тебя же не было сколько!... ну, я и подумал, - приводил он в порядок слова и мысли.
- Чего добру пропадать? Так?
- Ну, да. Ну, ты же понимаешь.

Конечно, я его понимал. Сам бы поступил так же. Вопрос только в сроках.

- А сколько меня не было?
- Да дня три точно! Ни ответа, ни привета! Как тогда утащил тебя тот, в плаще, так больше мы тебя и не видели.

Из этого следовало несколько очевидных, но не очень приятных моментов. За мной следили постоянно, в оконце, через амбразуры, через щёлки - кому как сподручнее. Значит, моя линия обороны не так уж и идеальна. Следил не один Виталя, хоть он и один из ближайших моих соседей, значит, полно народа интересуется постоянно моим хозяйством на предмет бесхозности. Те, кто следил, видели мою реакцию на вечерний вой, и это минусует мои достоинства. Они видели моего гостя, что мне совсем не нравилось, потому что было чем-то очень личным, что не хотелось выставлять напоказ ни по каким причинам. И, к тому же, я лежал в отключке три дня. Три дня! Да за это время мой дом мог трижды поменять хозяина. Удивительно, что этого не произошло. Возможно, меня боялись сильнее, чем я думал.

Нужно было срочно менять ситуацию, возвращать былую репутацию загадочности, угрюмости и злобы. При этом у меня заныло внутри от одной сладкой и страшной мысли.

- А что, Виталя, хотел бы ты присматривать за моим хозяйством, пока я буду в отъезде? За долю малую, конечно.
- Спрашиваешь! - обрадовался Виталя.
- Мы с тобой детали обговорим после, а ты пока приберись здесь да подумай до завтра, что бы ты хотел улучшить, от чего бы отказался, и сколько бы ты за это всё хотел. А я пока в дом, мне тут кое-что проверить надо.
- Да я здесь быстро! Тут ничего и не было такого-то... - Виталя быстро сориентировался на местности, мигом расставил всё по своим местам, как раньше, и взглянул на меня: - Ну, до завтра, что ли?
- Давай, пока! С утреца заходи.

Виталя быстрым шагом ушёл к себе, ажурно миновав все мои сигнализации (я непроизвольно выстроил в голове новую, более надёжную, схему расстановки сигналок), а я закрылся в доме. Мне нужно было найти что-то, подтверждающее мою догадку. Искать долго не пришлось. На поставленном на попа деревянном ящике, накрытым старой ажурной занавеской и выполнявшим роль прикроватного столика, под "Преступлением и наказанием" Достоевского лежала записка, а рядом с ней остро отточенный карандаш.

"Я был вынужден уйти домой, поскольку не могу долгое время находиться на вашей стороне. Но Ваше здоровье не вызывало у меня опасений. Вернусь примерно через три дня, точнее сказать не могу. У меня есть, о чём с Вами поговорить. М. Н."

И постскриптум - "У вас тут есть карандаш и бумага! Это удивительно!"

Почерк был очень чётким, учительским, с тщательно прописанными под нужным нажимом и углом буквами. Ни дрожи в руке, ни, насколько я мог судить, грамматических ошибок, слово "Вы" с большой буквы - интеллигент, одним словом! Как он остался в живых в этой передряге, для меня было ещё одной загадкой. Но теперь я знал, что и я для него по какой-то причине тоже являюсь тайной, и поэтому был уверен, что он сдержит своё обещание, и придёт, пусть и не через три дня, но придёт.

А покуда я разбирался с Виталей. Озадачил его своими делами, прибыль впополаме определил (хотя был уверен, что рано или поздно Виталя начнёт меня надувать, если не буду его постоянно взбадривать), убрал поглубже те вещи, до которых бы не хотел, чтобы кто-то добрался без моего ведома. Съездил с Виталей в город по поставщикам, познакомил их друг с другом. В общем, передал бразды, так сказать. И в ожидании этого М. Н., которого я уже обозначил как Михал Николаича, сел, да и прочёл "Преступление и наказание". Ну и псих, скажу я вам, был этот Достоевский!! Крутой, короче, чел. Достойный!

 

[Жменька]

Он пришёл через неделю, на этот раз в полдень. Был немного запыхавшимся, и от него, теперь уже точно, пахло озоном.

- Здравствуйте! - замахал он мне рукой, как только его силуэт вырисовался из тумана. - Извините за опоздание, дорога запуталась.
- Пошли в дом, - оборвал я его, оглянувшись на соседские дома. Наверняка за мгновение до моего взгляда часть занавесок торопливо задёрнулась.
- Да, да, я понимаю!

Он зашёл ко мне и уселся рядом с печкой, уже остывшей с того дня, как он умудрился её растопить.

- Что, так и не топили с тех пор? - зябко поёжился он.
- У меня не получается.
- Затопить вам?
- Нет, это долго, а я хотел бы побыстрей кое о чём вас попросить.
- Ну, сначала ведь всё равно надо будет поговорить, а разговор точно будет не скорым. Обсудить всего много придётся.
- Ну, закладку тогда, не больше.

Я сходил за дровами, он полез в карман и достал коробок спичек, содрал с одного полена бересту, сложил колодцем поленья - чирк! - и огонь загорелся. Я смотрел на него как заворожённый. Первое время все пытались, как и прежде, растапливать печки, разводить огонь. Но по какой-то причине дрова не горели. Газ, которого было повсюду в достатке, да, горел, но очень сильным пламенем, и потому готовить на нём было сущим бедствием - снаружи всё пригорало, а внутри не уготавливалось. А потом как-то уже и отвыкли от привычного огня, и печи в домах стояли просто большими кирпичными памятниками прошлой жизни. Среди повсеместной сырости они накапливали холод и зябь, и теперь их старались завесить коврами и одеялами, потому что толку от них больше не было. А сейчас передо мной горел тот самый огонь, горел легко и радостно, занявшись с первой спички, несмотря на то, что дрова были сырыми, как, впрочем, и всё вокруг. Этот живой огонь давал ощущение тепла, уюта, радости какой-то тихой. Хотелось плакать, хоть я вроде как и суровый мужик. И я смотрел и смотрел на него, и мог бы так просидеть вечность. Но для М. Н., видимо, огонь был всё так же привычен, и потому он, отряхнув руки, повернулся ко мне, и заговорил:

- Меня Михаилом Николаевичем зовут, - подтвердил он мою догадку.
- Сергей, - представился я в ответ.
- А по отчеству?
- Да как-то не дослужился ещё до отчества.
- Мне это очень непривычно, я и учеников своих по отчеству называл, а вы-то уж взрослый мужчина.
- Сергей Максимович.
- Вот и познакомились, наконец, - довольно кивнул он.
- Что, непросто вам было эти годы? - помолчав, спросил он.
- Да, как-то не очень страшно оказалось. Самый ужас прошёл мимо. Просто непонятно всё теперь - за что уцепиться, где правда, какие законы, что получится, а что нет. Не в смысле между людьми, а в смысле - в природе.
- Да, я понимаю, мне так многие рассказывали из вашей половины мира.
- Это как?
- Понимаете, мир каким-то образом разделился на несколько частей, между которыми пролегает туман. Половина людей, животных и вещей может существовать только в одной части, другая - только в другой. А я вот, видите, могу и там и сям. Но тут - недолго. И странная штука - я вот, понимаете, тут, а жена моя с детьми и внуками - где-то у вас. И я вот хожу, ищу их, а найти не могу.

Глаза его блеснули, но он сдержался, хотя чувствовалось, что боли в нём изрядно припасено, и он просто её завалил грудой дел, чтобы не сойти с ума.

- Ведь когда всё это произошло, мир перевернулся, кто где был. А я вот в училище. Задержался после уроков - ну, то да сё, тетрадки проверить, отчёты всякие, как обычно. И тут как раз шум и гам этот. Я сначала подумал - землетрясение. Все выбежали на улицу, грохот, пожары, никто ничего не понимает. Я сначала дёрнулся к себе в кабинет - важные бумаги забрать. Ну, мол, мало ли - спросят, а у меня нет. Кто же знал, что всё это будет уже навсегда утеряно. И вдруг - вся бумага начала сначала тлеть, а потом вспыхивать. Вообще всё сгорело - книги, обои, паспорта. Удивительное дело. Так избирательно - раз, и нету. Дом деревянный стоит, а внутри по стенам пепел. Или обложка от документов расплавилась, покорёжилась от огня, а самих документов как и не было. И запах такой противный стоит повсюду. Я бегом к себе. Понятно, кругом беспорядок, паника, сутолока. Добежал до улицы - соседний дом стоит, а за ним пелена эта. И моего дома нет. А жена с дочкой и внуком дома были в этот день.

- Сначала я, конечно, вообще не мог понять, что к чему. Думал - всё пропало, никогда больше их не увижу. Но на фоне общей беды это как-то замялось. Я помогал другим, в бригады всякие вступал - одна закончит свою работу, расформируется, я в другую добровольцем. Потом как-то всё наладилось, но тоска такая наступила, что я стал в этот туман всматриваться. А потом увидел, будто морок какой, что туман не сплошной, а будто там тени какие-то ходят. И вот в какой-то отчаянный момент я до того не захотел больше ничего, что пошёл прямо туда, в туман. Меня особо никто и не останавливал, и без того было хлопот у людей. Банды эти... Ну, в общем, никто толком и не заметил, что я пропал. Друзей-то у меня не было особо. А я в туман этот зашёл, и за тенью иду. А она, смотрю, будто не просто так плавает, а вроде как убегает от меня, что ли. То есть я быстрее, и она быстрее. И вот бегу я уже почти, хотя там не видно ни зги, и споткнуться запросто можно. Главное, не упасть, говорят. И вдруг вроде как через... тугой такой барьер протискиваюсь, и раз! - и я на вашей стороне.

Тут М. Н. серьёзно разволновался, пытаясь объяснить мне всё произошедшее как можно понятнее. Он размахивал руками, встал со стула даже, постоянно смотрел мне в глаза - понимаю ли я, что он говорит. Я понимал прекрасно. И, конечно, я понимал и к чему он клонит. Но не перебивал. Это было не нужно.

- Поначалу я и не понял, - продолжал он, - что попал на другую сторону. Тоже люди, тоже беда, все всклокоченные ходят. По ощущениям было не очень понятно, но как-то сыро, что ли. А вот когда увидел клочок газеты какой-то замызганной, тогда и удивился - надо же, думаю, везде бумага сгорела, а здесь нет. Потом меня пытались поймать какие-то люди. Интеллигент, мол. Я, видите ли, на интеллигента похож - пояснил он мне, будто и так было не понятно. - Пришлось срочно убегать обратно в туман, и тут уж я более менее в знакомое место попал. Продрался сквозь него. Выхожу - сухо, бумаги ноль, но место совершенно другое. Не моя Самара.

- Самара? - переспросил я.

- Да, Самара. Вы не удивляйтесь, я это уже понял, что очень беспорядочно все эти половины перемешаны. У вас вот тут что?

- Старая Русса, - ответил я.

- Ну, вот. А я был уже и в Ташкенте, и в Ставрополе, и даже куда-то в тундру попал. Там, конечно, населённых пунктов не было, но следы недавней стоянки я увидел. Буквально, значит, незадолго до моего прибытия люди снялись. Там снег растоплен был, след костра, следы животных... ну, понимаете. В общем, я так понял предварительно, что как ни ходи, а всё равно только к обжитым местам попадаешь, не в глухомань. Но я чуть не в ста местах побывал уже. Если смотреть на карту, они очень бессистемно разбросаны, совершенно невпопад. Никакой логики, по крайней мере, я не нашёл.

- А за границу получалось? - не удержался я от вопроса, приняв Ташкент за "нашу" территорию.

- Нет, ни разу! Только туда, где по-русски понимают, это я тоже такой вывод сделал. Конечно, мои случаи не могут представлять всей картины, - тут же заторопился объяснить он. - Но я встречался и с другими ходоками...

- Ходоками? - удивился я.

- Да, у нас такое прозвище уже появилось - ходоки. Так вот, и другие тоже - только к людям, и только на языках которых могут разговаривать. Тут, наверное, какие-то ментальные связи работают, хотя я не знаю толком, что это такое... - развёл он руками.

- Ну, это и не так важно, - успокоил я его.

- Да, так вот, - снова оживился М. Н. - И стал я так переходить из одной половины в другую. Теперь я уже искал Самару свою, но с другой стороны, с вашей. С мокрой, как я её назвал. Я толком нигде не задерживался. Так, перекидывался парой слов с людьми, но поскольку у вас тут, я так понял, на интеллигентов охоту устраивали, так мне и поговорить не очень-то удавалось. Но всё же... Ну, не суть. Словом... - он запутался, пытаясь, видимо, как-то обобщить всю информацию, набранную за два года путешествий. - Словом, нашёл я свою прежнюю Самару, свою, то есть. Сухую. Мокрую не нашёл ещё. За это время я познакомился с двадцатью ходоками, я их всех знаю теперь по именам-отчествам. С каждым мы нашли взаимопонимание, я просил их, если вдруг они найдут, что я ищу, чтобы дали мне знать. Это не сложно. В одном из ваших мокрых мест, на берегу Каспия, кстати, ... хотя его сложно теперь назвать берегом... - так там есть, ну... что-то вроде таверны, наверное, я не очень силён в этих терминах. Так вот, таверна.

- Забегаловка, - предложил я более простой вариант.

- Ха, да, забегаловка, - довольно хмыкнул он. - Рюмочная. Называется она "У Жанны". Удивительно нелепое название, особенно в новых реалиях. Но там почему-то все ходоки время от времени бывают, и вот там можно оставить записочку. Благо, сторона мокрая, бумага в наличии имеется. И вот я туда уже несколько раз заходил... Четыре раза, - сказал он после некоторой паузы. - Но пока там никто мне ничего не сказал. Но я надежды не теряю, понимаете? У меня теперь как крылья за спиной выросли. И я даже стал книги снова читать. А тут вы - и у вас вдруг Достоевский. Это просто была песня, понимаете? Я несколько раз его прочёл. Даже с выходными данными книги - тираж, отпечатано, шрифт, бумага.

Тут он замолчал, видимо, не зная, как продолжить дальше. Он посмотрел на меня в упор, ожидая вопроса. И, конечно, я его задал.

- Ну, хорошо. Книжка это прекрасно. Но зачем вы мне всё это рассказали-то?

- Понимаете, чем больше ходоков, тем быстрее я найду своих, понимаете? Это мой кровный, меркантильный, если хотите, интерес. Я очень, очень нуждаюсь в помощниках. Опять же, исследования. Куда какой ход ведёт. Карту можно составить. Не на бумаге, конечно. Она не прослужит долго. Но как-то... может, на коже? Или на пластике? В общем, это уже тонкости. А вы, я вижу, вы из нашей братии. Я это почувствовал просто. У вас взгляд другой. Не оседлый, что ли. Уж не знаю, как и объяснить. Боюсь, вдруг вы обидитесь. Но вы тут ничего не обретёте, - он обвёл рукой мою комнатушку. - У вас тут, конечно, вся жизнь размеренная. И, смотрю, доход неплохой. Но он ли вам нужен? Кроме того, некоторый доход, конечно, вы можете иметь и от нашей деятельности, потому что доставлять туда-сюда какие-то товары первой необходимости возможно. Но в ограниченных, конечно, объёмах. Но зато они крайне нужны бывают там, по ту сторону.

Он снова замолчал. Он уже не знал, что сказать, выложив все карты передо мной. Мне не хотелось дальше мучить его, я и сам уже давно был готов к этому решению, и потому просто сказал:

- Я согласен.

 

[Жменька]

- Тут есть некоторые нюансы, - торопливо говорил он мне, идя задом наперёд, когда мы почти сразу после разговора поднялись и пошли к туману. - Перво-наперво, когда вы будете подходить к туману, то будете испытывать чувство страха. Чем ближе, тем сильнее.

- Я это уже знаю, Михаил Николаевич. Пару раз подходил близко. Но становилось очень жутко, и я разворачивал оглобли.

- Ну, это нужно просто перетерпеть, это ничего. А, главное, вы идите за мной, Серёжа. То есть, смотрите прямо мне в спину, не под ноги себе. И не оглядывайтесь. Что бы ни случилось — только мне в спину, и больше никуда. Если споткнётесь и упадёте — закрывайте глаза и кричите мне. А дальше что-нибудь придумаем.

Мы подошли к туману почти вплотную. Меня уже трясло от страха, и противный холодный пот тёк по спине между лопаток. М. Н. Посмотрел на меня внимательно, похлопал по плечу и ободряюще сказал:

- Ничего, ничего! Первый раз самый страшный. Это как с вышки пятиметровой прыгать. Потом уже гораздо проще будет. Главное, сейчас не задерживаться здесь. Ну, помните — не оглядываться, идти только за мной. Пошли? С Богом? - и он вошёл в туман.

Вот, не поверите, никогда я набожным не был. Но тут сплюнул вдруг накопившуюся во рту слюну, вздохул глубоко, а потом широко и совершенно искренне перекрестился. Спина М. Н. уже еле виднелась в молочном густом тумане, а потому я поспешил за ним, хотя при входе чуть не сдрейфил и не повернул назад.

Это был какой-то порог ужаса. Ужаса до крика, и даже больше крика, потому что и кричать было страшно. А потом вдруг — тишина! И внутри тишина, без страха, без чувств, без мыслей почти. И вокруг, будто абсолютная вата заполонила всё без остатка. Ни звука, ни шороха. Но некогда было осматриваться, потому что я теперь едва видел силуэт моего проводника, и поторопился за ним.

Странно, но шёл я будто через воду — густота тумана была не только слышимой, но и ощутимой. Мне пришлось прикладывать изрядные усилия, чтобы идти вперёд. Казалось, я толкаю перед собой какую-то изрядно нагруженную тележку. Шли довольно долго, как мне показалось. Впрочем, в тумане всё было другим — и время, и место, и ощущения на коже — какой-то электрический холодок, что ли. И вообще, довольно противно там было. Не по себе как-то.

Но вдруг я как-то неожиданно потерял спину М. Н. из виду. Вот секунду назад была, и вдруг — раз! - и нету!

- Эй!! - заорал я что есть мочи, и припустил быстрее.

Однако, тележка с каждым шагом становилась всё тяжелее и тяжелее, и последние шаги я продирался вперёд буквально склонившись всем корпусом. Только страх потеряться придавал мне сил. И опять — раз! - и я будто продрался через какой-то барьер, и ухнулся всем телом на жёлтый песок. Песок!!

Передо мной стоял М. Н. Довольный, потрёпанный немного больше обычного, он оправлял руками своё пальтецо, но когда увидел, что я упал, тут же подбежал ко мне и помог подняться. Он тоже тяжело дышал, а я-то думал, что только мне было трудно.

- Прекрасно, прекрасно! - неподдельная радость сияла на его лице. - Я так боялся, что вы за мной не пойдёте, испугаетесь в последний момент!

- Было дело, да. Как и поддался такой дурости, за вами увязаться.

- Это очень как раз понятно! Но вы молодец, ни звука не произнесли! Я очень волновался.

Мы оба уселись на песок. М. Н. огляделся.

- Заметили вы, Серёжа, что сейчас вам не так страшно, как при входе?

Действительно, я и не обратил на это внимания, но теперь я ощущал нечто вроде противного холодка, не более, что после ужаса входа в туман, страха потеряться и кошмара последних метров было просто тенью от страха. Всё познаётся в сравнении.

- Помимо того, что вы уже прошли через сильный страх, - продолжил М. Н., - вы ещё и находитесь с обратной стороны, так сказать, у выхода из тумана. Если вы сейчас развернётесь и захотите войти в него, то не найдёте прохода.

- Войти? Нет уж, я пас. Конечно, через какое-то время мне придётся сунуться туда ещё раз, но на частые турне я не готов абсолютно.

- Это вам сейчас так кажется. На самом деле, буквально через несколько дней вы уже не сможете усидеть на месте, как истинный ходок. Кстати! - оживился он. - Ведь вам теперь нужно придумать себе кличку, прозвище. Не будете же вы всем представляться Сергеем Максимовичем.

- А у вас какое прозвище? - поинтересовался я.

- О, - смутился М. Н. - у меня тривиальное, и, говорят, очень мне подходящее, хотя я, конечно, совершенно не согласен.

- Профессор? - спросил я первое, что пришло мне в голову.

- Как вы догадались? - он был поражён, действительно поражён, хотя я не мог придумать ничего более подходящего к его внешности, манере общения, привычкам. - Неужели я так похож?

- Да уж из всех, кого я видел за последнее время, вы больше всего похожи на профессора, - улыбнулся я.

- Невероятно! - М. Н. Углубился в какие-то свои мысли, но через минуту с явным усилием вынырнул обратно ко мне. - Так как же вы себя-то думаете называть?

- Серый, - я пожал плечами.

- Производное от имени, - понимающе покивал он головой. - Странно, но ни одного ходока с таким прозвищем я не знаю, хотя, в общем-то, раньше оно было довольно распространённым, не так ли?

- Абсолютно. Нас в классе было четверо Сергеев, и все мы были Серыми.

- Как же вас различали?

- У нас были дополнительные прозвища, по фамилиям. Я был Серый Ёжик, потому что Ежов моя фамилия. А были ещё Серый Бубен — Бубенцов, Серый-Бурый — Бурмистров и Серый Пень — Сколопенко.

- Забавно! Серый Ёжик...

- Это давно было, - я вдруг остро вспомнил всю нашу школьную шайку-лейку, как мы лазили по крышам гаражей, воровали яблоки в садах, засовывали мышей девчонкам в портфели. Где они все? Что с ними теперь? Ведь не виделись с выпускных, все разлетелись кто куда смог. Один я так и осел в Руссе.

- Вы не думайте так о них, с ними всё в порядке, - почувствовал мои мысли М. Н. - Если на этих мыслях застревать, то очень быстро с ума сойдёшь, я таких знаю, да и сам близок к этому. Насильно себя вытаскиваю. Но у меня цель есть. Вы, собственно, её знаете. Мне моих надо найти.

- Ладно, Профессор, давайте дальше, что у вас там по программе лекции?

- Да, давайте вернёмся к нашим баранам. А они, собственно, таковы, что вы очень скоро захотите пойти дальше, посмотреть, что там да как. И потому я вам скажу самые основы, что умею сам, что слышал от других ходоков, и где мы с вами сможем пересекаться, либо оставлять друг другу весточки. А дальше уж как сами захотите.

И он рассказал мне всё, что знал про туман. Что есть входы, а есть выходы. Что их видно — как одни, так и другие, и никуда, кроме входа, войти нельзя, иначе сгинешь в страшных муках. Что ни одна женщина до сих пор не смогла войти в туман, как бы ни хотела. Вернее, ни одна не вышла из тумана. Что выходы всегда расположены недалеко от живых людей, и если никого нет, так лишь недавно, значит, ушли из этих мест, или умерли. Что с его стороны нет бумаги, она тлеет буквально за считанные минуты, но есть огонь, дрова. И здесь сухо. А у нас бумага есть, но гореть может только газ и то под большим напором. В общем-то, знал он не так много, да и нечего было тут знать особо. Это ж не высшая математика. Когда он закончил, не прошло и получаса с того момента, как мы вышли из тумана. Надо было собираться.

- Ну, что, - хлопнул он себя по карманам пальто. - Предлагаю пойти ко мне выпить чашечку чаю. Вы, наверное, давно такого не пили, у вас с этим трудности. Потом переночуете у меня, а уж дальше как сами захотите. Могу вас по городу поводить, могу предоставить самому себе. Теперь не принято как-то навязываться в провожатые, верно?

- Да уж, очень тесное у нас с вами получается общение, отвык я от такого, - признался я, уже изрядно уставший от событий сегодняшнего дня.

Жил он в маленькой пристройке к какому-то административному зданию. Сразу за дверью начиналась комнатка, в которой умещалась только голландская печка, столик, кровать и кресло. А на полу перед входом лежал связанный по кругу коврик, который бабушки всегда вяжут. На столике стоял примус, и он быстро нагрел на нём воду, а потом, - о, чудо! - достал из жестянки заварку, ополоснул белый фарфоровый чайник кипятком, сыпанул туда хорошую горсть чая, залил водой и накрыл сверху полотенцем. Это было как в сказке, будто мне её бабушка моя читала, баба Клава, а я вдруг — раз! - и очутился прямо посреди событий. Я не пил такого чая, наверное, никогда в своей жизни, даже если раньше, в прошлой жизни, мог себе позволить всякие там улуны, пуэры и тигуаньини. Просто этот чай, он был таким долгожданным и неожиданным, таким крепким и так вовремя, в конце трудного дня, что я понял, что такое счастье. Вот оно, в моей чашке с отколотым краешком, красивого коричневого, или я уж не знаю как там у художников или дизайнеров этот цвет называется — цвет чёрного чая в белой фарфоровой чашке.

Меня так разморила эта одна чашка чая, что я совершенно раскис, и уже через силу соображал, что Профессор раскладывает кресло в кровать (и места в комнатушке вообще не осталось), стелит мне потёртое бельё, помогает мне снять куртку и укладывает на подушку. А потом он даже подоткнул мне одеяло, как всегда делала мама, пока я был маленьким. И от этого пронзительного воспоминания я упал в какой-то сумбурно-восторженный сон, где всё было как прежде, а ещё было много цветов, птиц, колокольного звона и какой-то долгой, красивой, протяжной песни, которую я всё никак не мог разобрать, но которая наполняла меня до краёв.

 

[Жменька]

Как потом заметил один парень, которому я рассказал эту историю: «Что-то ты много спал». Действительно, так много, крепко и ненасытно я не спал со времён переворота. Сначала шок от произошедшего, потом унылые серые будни без какого-нибудь видимого разнообразия не приносили той здоровой усталости, после которой хочется упасть в кровать, уснув, не долетая до подушки, а поутру проснуться отдохнувшим, с новыми силами приняться за дело.

В эти же несколько дней, что снова перевернули мою жизнь, я выспался, наверное, за прошлые годы и уж точно на несколько месяцев вперёд. Как там, у Твардовского, про Тёркина было написано? «Спать взапас научен». Вот это было точно про меня. Потому что сама мысль о том, что мне предстоит освоить, узнать, вобрать в себя, приводила меня в какое-то нервно-радостное состояние будущих свершений. И сон даже и не думал вмешиваться в эти дела.

Не буду здесь рассусоливать, потому как, собственно, сам рассказ у меня только впереди, но в следующий год я исходил множество мест. Меня не покидало ощущение, которое я помнил из детства, когда читал книги Жюля Верна, уже тогда совсем не популярные и модные среди моих ровесников. Но у меня над кроватью висела карта мира, и я водил по ней пальцем, следя за путешественниками далёкого XIX века, сопереживая им, преодолевая вместе с ними невзгоды, радуясь их достижениям, изумляясь открытиям и встречам.

Казалось, что в наше время белых пятен на карте мира быть уже не может, но этот переворот с ног на голову всё изменил. Карты мира стали просто не нужны. До недавнего времени я и не предполагал, что осталось что-то, кроме нашего довольно сумрачного и унылого места. Туман страшил своей непроницаемостью, проблемы быта полностью поглотили всех выживших и попытавшихся приспособиться к новой реальности. До открытий ли было!

Однако, теперь я очень чётко понимал, что нужна новая карта, возможно, для начала не карта, а книга путешествий. Что нужны не только путешественники вроде меня, но и учёные книжные черви, которые бы складывали знания таких, как я, в один большой ящик, в котором бы создавалась новая карта, новые описания, новая реальность. Это была, поистине, грандиозная идея. И меня заводила сама мысль, что я один из тех, кто помогает в её реализации. Это была фантастика. Фантастика наяву.

Сначала, конечно, я сходил вместе с Профессором в ту самую таверну «У Жанны», про которую он рассказывал. Я понял, почему она так привлекала ходоков — в ней было электрическое освещение. Пяток мускулистых мужиков отчаянно накручивали велотренажёры, а какие-то умельцы заряжали аккумуляторы, от которых светились по всей таверне чудом уцелевшие светодиодные лампочки. По прежним временам, конечно, это было довольно сумрачное освещение, но сейчас оно казалось верхом совершенства, и потому ходоки из всех своих походов несли сюда всё, что могло быть связано с электричеством.

Вообще, работа ходока была весьма прибыльной, потому что во всех местах в чём-то нуждались, и ты, набив карманы и рюкзак, вполне мог выгодно обменять какую-нибудь катушку ниток на, скажем, пару почти новых ботинок. Но больше всего люди нуждались в новостях, и если у тебя был хорошо подвешен язык, то тебя кормили и поили от пуза, лишь бы ты рассказал, что их мирок остался не единственным на свете, что есть дороги в другие места, пусть не всем доступные, но люди оттуда возвращаются, и, возможно, даже видели твоих друзей и родных, о которых ты уже думал, как о мёртвых.

У меня образовался целый карман записок, нацарапанных кто на чём — на тряпочках, коже, пластике, даже на бересте. Все надеялись на чудо, что я встречу по дороге их близких и смогу передать им весточку. И, надо сказать, пару раз это удавалось. Совершенно неожиданно я встретил родителей одной женщины, живших при прежних временах за тысячу вёрст от неё, а теперь оказавшихся всего в двух переходах. И те, и другие рыдали несколько часов, когда получили немудрёную весточку, а потом не отпускали до тех пор, пока полностью не вытянули все, даже самые мельчайшие подробности нынешней жизни.

Вторая встреча была не очень удачной. Муж, сбежавший от беременной на тот момент жены, не очень обрадовался тому, что у него теперь есть довольно близко пара пухлых двойняшек, и довольно вяло отреагировал на моё предложение сообщить им о своём житье-бытье. Жене его я так и не сказал правды, уж не знаю, правильно ли поступил. В любом случае, их уже нельзя было объединить, поскольку муж этот был явно не из нашей когорты ходоков, а женщинам, как известно, ход в туман был закрыт. Поэтому мало что бы изменилось от того, что жена узнала о его существовании.

Для меня было большой проблемой отсутствие денег, потому что барахла со временем в рюкзаке накопилось изрядно, и было непонятно, что может пригодиться в следующем месте перехода. Тогда мы собрались «У Жанны» и, покумекав, решили собирать монетки. Бумажные деньги исчезли, но металлические остались. И вот теперь 10 рублей монеткой были самой крупной валютой, уважаемой, как, наверное, сотня рублей в советские времена, а остальные, соответственно, были меньшей стоимости, но тоже стали снова весомым аргументом в меновой торговле.

Разумеется, деньги эти не означали ничего, потому как никакое государство не обеспечивало их никакими своими природными ресурсами или чем там ещё. Но сам факт привычного возвращения монеток очень взбодрил жителей разных мест, и они кинулись рыться в своих подпольях, каждый обогащаясь на свой манер. Правда, как следствие, участились кражи и ограбления, но их и без того было полно почти во всех местах, где я бывал.

Некоторые поселения организовали нечто вроде органов самоуправления с мэром, милицией, медицинскими пунктами, а кое-где даже библиотеками (ясно, что это было на сухой стороне мира). В таких местах приятно было находиться — улицы вычищены, дети весело бегают наперегонки, патрули с повязками на рукавах вежливо интересуются целью твоего визита, а сам уважаемый мэр просит пройти тебя к себе в офис (!), чтобы первым выслушать новости. Конечно, это было немного смешно, но всё равно хоть какая-то степень организации была более приятна, чем хаос и безвластие, царившие в подавляющем большинстве поселений.

Ещё меня глодала мысль о записях того, что я видел, особенно о местах перехода в тумане — откуда куда можно попасть. Но было совершенно непонятно, как такой большой объём информации можно перенести через сухую сторону к таверне, где, в общем-то, уже осела парочка географов-теоретиков, готовых выстраивать в систему наши обрывочные сведения.

В одном из мест я набрёл на склад офисной техники, и, о чудо!, обнаружил несколько коробок с бумагой для принтеров и карандаши. Раз в неделю я наведывался туда, вспоминая и записывая всё, что увидел и узнал. Почерк, надо сказать, у меня поначалу был чудовищный, ведь я не писал от руки со школьной скамьи. Но постепенно привычка выработалась, и уже на второй пачке я покрывал лист за листом ровными строчками информации, стараясь, чтобы написанное мною могли прочесть и понять другие люди. Но как было перенести эти бумаги к таверне? Вот была загадка.

Я пробовал заворачивать пустые бумажки в тряпицы, запаивал их в полиэтилен, закрывал в металлические ящики, но когда садился за свой столик «У Жанны» и раскрывал упаковку, мне в руки высыпалась труха. В общем-то, я не отчаивался, зная, что способ должен быть. Что перехитрить нынешнюю природу всё же можно. Надо было только понять — как именно. И, как всегда бывает в таких случаях, обстоятельства сложились таким образом, что натолкнули меня на одну идею.

Про ходоков в последнее время знали уже во многих местах, и довольно много храбрецов пыталось стать ходоками. В первую очередь это были люди, не привыкшие сидеть на месте, самым большим количеством из них были цыгане, что не удивительно. Но к цыганам всегда относились настороженно, а уж их желание взять то, что плохо лежит, вошло в поговорки, и поэтому среди оседлого населения они не пользовались уважением. Хотя, среди цыган было довольно большое количество мастеровых людей, что ценилось сейчас повсюду, и это позволяло им помимо обмена и поисков брошенных ценностей зарабатывать ещё и своим трудом. Особенно ценились сапожники и ветеринары. А уж кто лучше цыгана вылечит коня?

Вторыми шли северные народы, которых мы единодушно обозначили как чукчей, но которые, конечно, таковыми совсем не являлись. Это были люди природы, они каким-то невероятным образом именно что чуяли места прохода, и чувствовали себя весьма комфортно что в сухой, что во влажной части мира. Природа-мать, как они её называли, наказала людей за их своеволие (и в этом с ними никто не спорил, нутром каждый понимал, что человек виноват в свершившемся перевороте), и если они сами, лично остались живы, то, значит, их оставили для какой-то цели. И вот они, привыкшие к лишениям, умеющие обходиться минимумом, обладающие колоссальными резервами памяти, стали главными рассказчиками среди ходоков. Их поэтичность, своеобразный диалект, а также какая-то безбрежная доброта и любовь к детям завоевали безграничное уважение среди местных, и в каждом месте их оставляли подолгу, каждый день упрашивая рассказывать снова и снова о местах и людях, которых они встречали.

Третьими были горцы. Там тоже была куча национальностей, в которых разбирались только они сами. И не приведи Господи назвать, скажем, аварца даргинцем. Враг навеки! Поэтому — горцы, и всех устроило это определение. Они просто были бесстрашными. Я предполагаю, что довольно большое количество из них погибло при входе в туман, что те, кто стал ходоками, просто везунчики, но разве у них спросишь о таком. Горцы редко занимались меном, а чаще либо сколачивали банды, либо, наоборот, вступали на время по контракту в отряды самообороны и боролись с бандами. И вот один из горцев, чей разговор я случайно подслушал, потому что он сидел за соседним со мной столом, и натолкнул меня на одну мысль.

 

[Жменька]

вот, собственно, из законченных глав пока всё

дальше идеи развития есть, но не пишется, потому что надо хотя бы пару-тройку часов спокойного времени на написание, а ночью спать хотца, а днём прополка с поливом

 

[Igor147]

Спасибо, сейчас почитаем.

 

[KOHTAKT]

вот, собственно, из законченных глав пока всё

Отлично!

 

[Husky]

Ничего, кроме банального "пешы ещо", на ум не приходит.
Оригинальная идея, изложенная грамотным и изящным языком.
Жду продолжения!

 

[goblin1965]

потрясен,изумлен и уничтожен!

 

[Вова Север]

Должна быть любов. Тогда всё закрутится . И враги . И друзья. И миссия.

 

[Лонгин]

Жменька,
Где М.Н. читал Достоевского, если переход из "мокроты" обязательно в "сушь", где бумага гибнет? А если не обязательно, то какие проблемы дотащить до "таверны"? Кроме того, бумага не единственный возможный носитель. Углем по ткани - что мешает?
"Безумные города" - слабо обоснованы, как и большая часть "фиксажевщины".)

А задумка оригинальная.